CC BY
86
УДК 316.33
В.М. Юрьев
ТРАНСФОРМАЦИЯ СОЦИО-КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЫ И МЫШЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА В ПРОЦЕССЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Статья посвящена изменениям (как конструктивным, так и деструктивным) мировоззрения и мышления человека, которые связаны с глобализацией и вызванными ею принципиальными преобразованиями социо-культурной среды развитых обществ. Предпринимается попытка ответить на вопросы, какие преимущества и какую опасность несут с собой информационная доступность и феномен потребления для культуры и мышления человека.
Ключевые слова: культура потребления, глобализация, мышление, социо-культурная среда.
Современный мир развивается в двух основных направлениях: во-первых, в сторону глобализации, нынешний сценарий которой предусматривает растворение национальных государств в одном экономико-политическом пространстве, во-вторых, в направлении здорового национализма, являющегося инструментом сохранения исторического облика нации, ее культуры и менталитета. Именно национализм, чуждый как шовинизму так и псевдолиберальному глобализму, является реальной сдерживающей силой по отношению к деструктивным процессам унификации мирового социально-экономического, политического пространства и, в конечном счете, мышления современного человека. Забегая вперед, отметим, что сохранение культурной самобытности мы рассматриваем как необходимое условие для реализации сценария глобализации, органично сочетающего интересы человека, народа и цивилизации в целом.
Эта статья посвящена изменениям (как конструктивным, так и деструктивным) мировоззрения и мышления человека, которые связаны с глобализацией и вызванными ею принципиальными преобразованиями социо-культурной среды развитых обществ. В центре внимания здесь находятся два основных фактора, изменяющих, в условиях глобализации, конфигурацию социокультурной среды и мышления человека:
1. Возникновение и развитие феномена расширенного потребления в совокупности его социально-экономических и социо-культурных аспектов.
2. Формирование информационного общества, в котором знание и информация приобретают роль новых производительных сил, а информационная доступность становится важным условием формирования как отдельного человека, так и общества в целом.
Становление культуры потребления, равно как и формирование информационного общества, являются мощным средством эрозии национально-культурной специфики отдельных социумов, что способствует процессам культурной унификации, кризису национальных ценностей.
В статье предпринимается попытка ответить на ряд вопросов, связанных с трансформацией мировоззрения под воздействием указанных факторов. Прежде всего, мы стремились понять, какие преимущества и какую опасность несут с собой информационная доступность и феномен потребления для культуры и мышления человека.
Истоки глобализации следует искать в истории империй Нового времени. Именно тогда, в процессе колониальных захватов, была создана мировая капиталистическая система, мировой рынок, единое поле культурного обмена. Сегодня это единство приобретает новое качество, которое в самом упрощенном виде можно охарактеризовать как системную политическую, экономическую, экологическую, информационную взаимозависимость стран мира. Таковая взаимозависимость носит ярко выраженный наднациональный характер.
Нередко современный этап мирового экономического развития называют «обществом потребления» или «обществом всеобщего благоденствия». Постоянный рост внутреннего потребления - основа всего здания современной западной постиндустриальной экономики. Понятия «постиндустриальная экономика», «постиндустриальное общество» не означают избавление от индустрии. Сфера коммуникаций и услуг по-прежнему базируется на развитом индустриальном фундаменте. Но классическая промышленность, равно как и постиндустриальные сектора экономики нуждаются в росте потребления.
Потребление становится социальной обязанностью постиндустриального человека. Любопытные наблюдения можно найти у исследователей, рассматривающих потребление в русле социально-исторической антропологии: «... Потребление - ... не "приватная сфера" свободы и личной игры. Потребление - способ активного поведения, который носит характер коллективный и добровольно-принудительный. Здесь трудно дифференцировать добровольность (желание потребителя) и принудительность. В постсовременных обществах потребление выступает как социальный институт. Оно же составляет завершенную систему ценностей, включая если и не все, то многое из того, что касается групповой интеграции и социального контроля. Потребительское общество - общество ученичества в области потребления, социальной индоктринации в области потребления. Это новый и специфический тип социализации, связанный с возникновением новых производительных сил и монополистического реконструирования высокопроизводительной экономической системы» [Козлова 1999: 178].
Действительно, в рамках социально-экономической системы человек выступает не только как трудящийся и налогоплательщик, но, прежде всего, как потребитель. По отношению к труду в современном обществе очень широко представлены группы частичной занятости и незанятости. Необходимость поддержания стабильной экономики вынуждает развитые государства обеспечивать достаточно высокий уровень жизни для граждан, принудительно или добровольно освобожденных от труда. Следствием этого является обилие социальных благ, снижение трудовой занятости и товарное изобилие - все это и составляет питательную среду для роста потребления. Кристаллизация социального статуса потребителя на фоне размывания образа трудящегося налогоплательщика является одним из проявлений национально-культурного кризиса в процессе глобализации.
Вместе с очевидной девальвацией ценности труда, в обществе всеобщего потребления минимизируется социальное значение материальных ценностей. «В прежние времена, - пишет Эстер Дайсон, - если вы... хотели свести на нет унаследованные привилегии, вы могли попробовать перераспределить общественные богатства. Это подразумевало принуждение имущих отдать свою собственность или поделиться ею. В частности, вы могли пытаться уровнять положение раздачей
земли крестьянам. Несколькими веками позднее вы могли поднять жалование рабочим... В информационной экономике, в противоположность сельскохозяйственной или индустриальной, такая тактика больше не годится. Благополучие людей все меньше зависит от того, что они имеют в руках и на банковском счете, и больше соответствует тому, что они умеют делать с помощью своих умов» [Дайсон 1998: 123-124].
Иначе говоря, знание в эпоху постиндустриального общества становится производительной силой. Новый статус знания позволяет ему играть роль фундамента для социальной стратификации и идентификации. Социальный статус человека определяется, прежде всего, его образовательным уровнем, способностью трансформировать информацию в знание. Социально-экономические различия в постиндустриальном обществе обусловлены, прежде всего, различиями в образовании.
На наших глазах в условиях глобализации устанавливается связь социальной мобильности личности с ее интеллектуальными способностями. Целый ряд исследователей отождествляют такую связь с наступлением эпохи меритократии [Лапшин 1993: 3]. Меритократия предполагает, что развитые общества почти достигли состояния, когда возможен переход властных функций и социальных привилегий от наследственной аристократии, от промышленной и финансовой олигархии в руки наиболее талантливых представителей широких слоев населения. Классик постиндустриального общества Д. Белл указывал, что для нового социального устройства характерна «доминирующая роль производства услуг и информации, а социум оказывается управляемым не стихией рынка, а решениями, принимаемыми научной элитой» [Белл 1986: 436]. Люди не столько обладающие, сколько знающие становятся элитой общества потребления.
Аналогичные оптимистические мысли можем обнаружить и у Ф. Фукуямы, который полагает, что современное западное общество предоставляет каждой отдельной личности все возможности для самореализации. Современная социально-политическая организация постиндустриальных обществ, полагает он, потому является конечной точкой исторического процесса, что обеспечивает наиболее оптимальные условия для «стремления человека к самоутверждению, к осознанию самоценности своей личности, к признанию ее другими людьми» [Фукуяма 1992: 46-47].
Однако трудно всецело согласиться со столь радужными перспективами. Необходимо помнить, что понятие «равные возможности» может иметь весьма формальный характер. В идеальном представлении о социальной мобильности «равные возможности» должны означать, что личность может занять любой социальный статус в соответствии со своими способностями, а не в соответствии с социальным происхождением. Сторонники постиндустриальной меритократии не до конца учитывают в своих размышлениях два очевидных фактора. Во-первых, способности человека не проявляются сами собой, они формируются под воздействием социо-культурной среды. Во-вторых, расширенное потребление, увеличение сферы услуг и роли знаний в производстве не отменяют тот факт, что социо-культурная среда в современном обществе характеризуется жесткой социальной сегрегацией. Кроме того, не следует забывать и о том, что обеспечение «равных возможностей» в глобальном масштабе неизбежно сопровождается процессами культурной унификации и тем самым наносит удар по национально-культурной специфики отдельных социумов.
Даже в обществе, где знания обладают огромной ценностью, социальные различия по-прежнему играют большую роль в процессе воспитания и образования - и тем самым воспроизводят сами себя. В любом государстве существуют привилегированные и непривилегированные образовательные учреждения. Равные возможности нередко превращаются в декларацию, реализация которой весьма затруднительна. Реальной возможностью развивать свои способности обладают в подавляющем большинстве лишь те, кто от рождения имеют соответствующий статус. Не удивительно, что американские социологи отмечают, что в США преобладает горизонтальная, а не вертикальная социальная мобильность. Д. Белл в своей работе «Вступление в постиндустриальное общество: попытки социального прогноза» вынужден признаться: «В постиндустриальном обществе индивид начинает испытывать страх потерпеть неудачу при попытке подняться по образовательной лестнице, что исключит для него возможность занять привилегированное положение в обществе» (цит. по: [Лапшин 1993: 7]). А известный генетик Р. Левонтин, анализируя взаимосвязь социального успеха человека, статуса его родителей и индекса его интеллекта, делает
вообще неутешительный вывод: «Если же тесты ДО] действительно измеряют, как это утверждается, врожденный интеллект (с чем Р. Левонтин не согласен - В.Ю.), единственный вывод, который можно сделать, состоит в том, что лучше родиться богатым, чем умным» [Левонтин 1993: 121].
Дискуссии вокруг социально-экономических коллизий постиндустриального общества, изложенных выше, ведутся довольно давно. Как видим, далеко не всегда глобальное общество потребления представляется как «дивный новый мир». Рассмотренные объективные противоречия транслируются из социально-экономической сферы в социо-культурную и мировоззренческую. Проанализируем, каким образом трансформируется (или может трансформироваться в перспективе) мышление современного человека под воздействием обозначенных выше обстоятельств.
Разнообразие жизненных практик и стилей -одна из характерных особенностей культурной среды постиндустриального общества. Вот как описывает эту среду Н.Н. Козлова: «Все надо попробовать, испытать: не только кухню всех народов, но и культуру, науку, религию, сексуальность. Число использованных практик может приближаться к бесконечности. Возможные практики нам показывают журналы в глянцевых обложках или телеклипы. Любопытно, что возникшая потребность может и не проявляться в форме острого желания, специфического предпочтения. Чаще это - диффузное любопытство» [Козлова 1999: 176-177]. Постмодернизм привлекателен тем, что благодаря информационной доступности вмещает в себя все культурные эпохи, свободно оперирует их материалами и комбинирует их по своему усмотрению, сводя на нет национальное своеобразие отдельных культур.
Некоторые исследователи пытаются выявить положительный аспект происходящего: ведь постмодернизация, разрушая единую культурную норму, освобождает простор для культурного плюрализма [Калугина 1995: 86]. Это возможно сделает сознание человека менее нормативным, обеспечит предельную свободу и гибкость мышления, откроет возможность для творческого саморазвития личности. Однако необходимо заметить, что мировоззренческая ситуация информационного общества не вызывает оптимизма у подавляющего большинства исследователей постмодерна.
Одно из негативных проявлений современного мировоззрения - релятивизм. Это - итог ос-
мысления культурной среды современного общества, основанного на максимальном разнообразии. Признание равноправия многочисленных, иногда диаметрально противоположных, национальных ценностей означает обесценивание каждой из них. Мировоззренческое многообразие лишает мировоззрение консолидирующего принципа, неких универсальных ценностей. Трудно потребовать от человека постмодерна пожертвовать своим любопытством, временем и доходом ради реализации идеи общего блага, поскольку таковая является для него лишь многовариантной абстракцией. Такие явления, как идеи разума, правды и справедливости, культивирование ценностей (абсолюта и табу), понятие о достоинстве стали исчезать в современных условия (см., например: [Костикова 1996]).
Для эпохи «высокого индустриализма» был характерен приоритет коллективных ценностей, таких как долг и прогресс, над индивидуально-эгоистическими. В современной версии постиндустриального общества понятие «Я» вытесняет любые иные надличностные категории в сознании человека. Но и самоидентификация, представление о собственном «Я» также претерпевает изменения. Самосознание редуцируется до «стиля» («имиджа»), который конструируется и осмысляется как внешняя оболочка, не обязательно содержащая некий значимый контент. Будучи сугубо прикладным инструментом социального взаимодействия, стиль может и должен легко трансформироваться в зависимости от тактических целей, среды пребывания и сиюминутных настроений человека. Причем, данное утверждение одинаково точно можно отнести и к стилю одежды и к стилю мышления.
Отсутствие некоторых общепринятых и общеразделяемых ценностей, в том числе национальных, обычно обозначается как этический релятивизм. Он неизбежно возникает в обществе, которое по тем или иным причинам не выработало или утратило целеполагающие идеи. Исследуя социально-культурную среду постмодерна, эксперты обнаружили и описали несколько способов восполнения недостающих элементов мировоззренческой системы.
Во-первых, универсализация агрессии становится эрзацем универсальных ценностей. «Человек, вступая в информационное общество, обнаружил и свою уязвимость, и даже беззащитность перед потоком идей, индуцирующих массовые психозы. [Все это] не только дестабилизи-
рует психику населения, но часто приводит и к кровавым жестоким преступлениям» [Минюшев 1997: 165].
Во-вторых, виртуализация реальности, игра с иллюзиями. Известно, что отраженная виртуальная реальность в сознании человека вполне способна конкурировать по значимости и, тем более, привлекательности с первой реальностью. Между тем, во многих случаях такая подмена подавляет социальную активность, креативность личности, не требует от человека соблюдения каких-либо обязательств по отношению к обществу и к самому себе.
В-третьих, классическая дихотомия «атро-поцентризм или теоцентризм» не разрешается, а отменяется торжеством телоцентризма. Культ тела естественным образом возникает из неустранимости тела как самоочевидной ценности. «Сделан шаг, - полагает Г.Л. Тульчинский - к смене системообразующего центра современной культуры - переход от слова к телу, от интеллектуальности и духовности к телесности, от вербальности к зрительному образу, от рациональности к "новой архаике", когда в центре ментальности оказывается тело, плоть» [Тульчинский 1999: 37]. В рамках культуры телоцентризма доминируют не только гедонистические образы и установки: естественные сильные эмоции вызывают образы, связанные с разрушением тела и его среды обитания. Не удивительно, что мультимедийная массовая культура активно продуцирует сюжеты катастроф и «конца света», несмотря на то, что эсхатологические ожидания и страхи должны были, казалось бы, остаться в глубоком средневековье. Кроме того, нельзя не заметить, насколько востребовано в современных рекламных технологиях изображение тела и его практик [Тульчинский 1999: 48].
Принципиально важной характеристикой современной социо-культурной среды в развитых обществах является информационная доступность (прозрачность), которая оказывает значимое (а по мнению многих исследователей, - решающее) воздействие на формирование мировоззрения и мышления индивида. Информационная насыщенность, максимальная интенсивность информационных потоков приводит, во-первых, к ускорению восприятия, а во-вторых, к фрагментарности освоения знаний.
Информационная компетентность, умение оперировать информационными потоками - это позитивное приобретение человека «эпохи Ин-
тернета». Положительный сценарий развития этого ключевого свойства мышления предполагает, что логичным итогом информатизации должна стать индивидуализация: общество из серой толпы превратится в свободную совокупность самодостаточных независимых индивидов. Единообразная и общеобязательная система культурных и этических норм, «тяготеющая» над личностью, должна уступить место в рамках такого сценария равноправию огромного множества равнодоступных стилей жизни. Информационный хаос разрушает любую целостность и долговечность, оставляя место лишь частному и краткосрочному. А это, как полагают постмодернисты, и есть неповторимый микрокосм человеческой индивидуальности.
Однако даже беглый анализ наличных эмпирических фактов подталкивает нас к мысли о правомерности другого - негативного - сценария влияния информационной прозрачности на свойства «массовой личности». Беспрецедентная скорость и простота передачи информации не только открывает для человека мгновенный доступ практически ко всем сокровищам мировой культуры и искусства, но и сам человек становится доступным для массированного, высокотехнологичного информационного манипулирования. Естественным следствием утраты приватности (приватности жизни, приватности мысли) является унификация человека, которому предписывается в качестве единственной одна из его ролей - роль потребителя. «Мир сейчас - "глобальная деревня", где ничего нельзя утаить... В человеке не должно остаться ничего непроясненного, непроэкспере-ментированного, от внешности до сексуального влечения. [Это] идеал рентгеновской просвечен-ности личности. Пройден огромный путь от человеческой непроясненности и полупроясненно-сти темных и смутных веков до выведения "всей личности" на экран культуры. Наука сделала все, чтобы изучить и вычислить человека, мораль -все, чтобы избавить его от стыда перед эксгибиционизмом, техника - все, чтобы размножить его изображение во множестве ракурсов» [Шкуратов 1997: 336].
Унификация личности, деперсонализация, таким образом, инициируются информационной доступностью, которая содействует внедрению в сознание массовых стереотипов, утверждает торжество общих потребительских норм мировоззрения. Каким образом возникают и транслируются такие стандарты в ситуации информационного плюрализма и этического релятивизма? Англий-
ский философ XIX в. Т. Карлейль полагал, что принципы мышления и поведения устанавливались благодаря так называемым героям, которые выступали как образец для подражания для буквально любого члена общества. Так между людьми возникала духовная, идейная связь. Новые культурные паттерны создавали военные вожди своим личным мужеством, религиозные проповедники своей безусловной верой, поэты своими гениальными произведениями и, наконец, политики своими великими делами.
В этих размышлениях прослеживается поиск, выражаясь современным языком, референтной личности и референтной группы. В самом деле, если человек разделяет какую-то моральную норму или усваивает некую стратегию поведения, он непременно задается вопросом: кто именно так живет и так думает, кому такой образ жизни и мысли принес счастье, уважение и, может быть, даже некое «высшее благо». Ведь человек ориентируется на персонифицированный образец, а не на спекулятивный конструкт ценности, нормы и т.п. Исследователи постмодерна констатируют, что таким образцом для современного индивида являются квазисубъекты. Это виртуальные собирательные стереотипы, настойчиво культивируемые, как правило, торговой рекламой. «В рекламных клипах конструируется квазисубъект, который, якобы, и делает правильный выбор» [Козлова 1999: 180].
Специалисты в области рекламы уже давно открыли, что намного легче продать не просто товар в совокупности конкретных потребительских свойств, а стиль жизни, ассоциированный (порой самым нелепым образом) с потреблением того или иного товара. Все установки, которые так или иначе воздействуют на поведение человека, редуцируются до регуляторов функции потребительского выбора. Реклама спортивных товаров и магазинов формирует стандарты здорового образа жизни - это логично и даже, возможно, социально полезно. Но какое отношение имеет употребление конкретной марки пива к искренним дружеским отношениям? Как связано выкуривание определенной марки сигарет с ценностями свободы? В какой мере употребление бульонных кубиков способствует созданию гармоничной и любящей семьи? Стратегия поведения и сущность человеческих взаимоотношений странным образом ассоциируются с приобретением того или иного товара. Современные манипулятивные технологии позволяют произвольно связать практически лю-
бые образы ассоциативной связью в сознании зрителя или читателя. «Герои-квазисубъекты» транслируют главную добродетель, навязываемую современному человеку, - потребление.
Другой стороной информационной доступности является формирование эклектичного мировоззрения, содержащего поверхностные, несистематизированные образы и смыслы. Объективной причиной расщепления мировоззрения является дефицит внимания в связи с интенсификацией информационного давления на индивидуальное сознание. Внимание можно рассматривать как аналог некой материальной потребности: и то, и другое поддерживает спрос на определенную продукцию (в одном случае - материальную, в другом - информационную). Материальные потребности обладают способностью возрастать, но внимание ограничено физически. Между тем, человек погружен в огромный объем информации, которая по большей части является бесплатной и распространяется в рекламных целях.
Физическая ограниченность внимания и бурно растущий информационный рынок ведут к бессистемности, эклектичности мировоззрения индивида. Если разнообразие смыслов и образов достигает высокого уровня, то их восприятие становится поверхностным и фрагментарным.
Знаменитый постмодернист У. Эко для иллюстрации мировоззренческой мозаичности проводит метафорические параллели между современным миром, унифицированным по культурным стандартам Голливуда, и деградацией имперского Рима: «.Что совершенно точно исчезло, - это римлянин. В пригородных виллах обычный руководящий работник еще воплощает доблестного Римлянина древнего склада, но его сын носит волосы, как у индейца, пончо, как у мексиканца, играет на азиатской цитре, читает буддийские тексты или ленинские брошюры и часто умудряется (как это случалось во время поздней Империи) соединять Гессе, зодиак, алхимию, маоизм, марихуану и технику городской партизанской войны; .достаточно . подумать о программах Альтернативного университета, который несколько лет тому назад организовал в Нью-Йорке лекции о Марксе, кубинской экономике и астрологии. Римлянин в минуты скуки развлекается, обмениваясь женами с другом, разрушает модель пуританской семьи.» [Эко 1994: 261].
Экономика расширенного потребления не может существовать без массового спроса и массового потребителя. Такая экономическая модель
объективно (без какого-либо «сознательного соучастия и злого умысла» капитанов экономики, голливудских продюсеров, рекламных концернов и Интернет-провайдеров) содействует созданию специфической «культуры потребления». Неограниченное умножение товаров и услуг для поддержания общества всеобщего благосостояния и устойчивого роста - именно это обстоятельство коренным образом преобразует среду обитания и духовное пространство современного человека.
Известно, что в таких условиях удовлетворение первичных потребностей перестает быть актуальной проблемой. Соответственно возрастает относительная значимость вторичных, «третичных» и т.п. потребностей, в том числе нематериальных. Экономическая система культивирует такие потребности, так как нуждается в потребностях (как основе спроса), но не может существенно расширить физиологические рамки первичных потребностей.
Это обстоятельство несколько десятилетий назад (на заре форматирования общества всеобщего благоденствия на Западе) вызвало волну оптимистических ожиданий исследователей. Суть этих ожиданий сводится к тому, что в результате субъективного обесценивания материальных вещей, приоритетными станут иного рода - нематериальные, духовные - ценности.
Вдохновленный быстрым экономическим ростом западных стран, А. Шафф писал: «Ценностью становится "быть", а не "иметь"... С большой степенью вероятности можно предвидеть утрату материальным богатством характера ценности, которая . определяет цель деятельности большинства людей. Когда общество будет располагать всем необходимым для жизни человека, причем, на высоком уровне потребления, накопление богатства и подчинение жизни этому как цели станет не только излишним, но и смешным» [Шафф 1995: 323-324]. Отсюда делается вывод: развитие человека становится сегодня главным условием хозяйственного прогресса [Иноземцев 1997: 32]. Последнее дает многим теоретикам постмодерна основание говорить о возможной замене трудовой деятельности новым видом активности, отличающимся значительным элементом творчества [Иноземцев 1997: 32-33]. Таким образом, освобождение постиндустриального человека от каждодневного поиска средств для удовлетворения первичных потребностей должно, во-первых, высвободить его творческие силы, а во-вторых, гарантировать высочайшую степень социальной и политической свободы.
По мысли А. Шаффа, после устранения «материальной заинтересованности» появляется Homo Autocreator - человек творец своей судьбы. Однако дальнейшее развитие постиндустриального общества показало, что условное «освобождение» от материальных благ - явление двойственное, поскольку высвободившееся время и человеческие ресурсы далеко не всегда вкладываются в творчество, образование и самосовершенствование. Новые возможности могут быть реализованы лишь в рамках усвоенных индивидом культурных паттернов. Поэтому вне соответствующей культурной среды минимальна вероятность того, что новые возможности будут иметь социально-позитивное воплощение.
Так, например, известно, что основной способ времяпрепровождения по канонам «культуры потребления» - шоппинг. Весьма точно эту деятельность описывает Н.Н. Козлова, подчеркивая, что определенный вид деятельности может радикально переструктурировать социо-культурную среду. «Вот новое искусство жизни - возвещают рекламы и модные журналы: приятный шоппинг в едином пространстве с кондиционированным воздухом, сразу можно купить продукты, товары для квартиры и летнего дома, одежду, цветы, последний роман. Женщина покупает, а в это время муж и дети будут сидеть в кино, а затем, не сходя с места, семья пообедает. Кафе, кино, книжная лавка - все подобно калейдоскопу. Это спектакль потребления... Новый торговый центр - всемирная неокультура. Такой центр может стать целым городом, где искусство и досуг перемешаны, а церковь пребывает в одном пространстве с теннисными кортами, элегантными бутиками, библиотеками и барами» [Козлова 1999: 171-172].
Это деятельность не ради какой-то определенной цели, а деятельность ради самой себя, ведь вторичные потребности настолько расширены, что товары, приобретаемые для их удовлетворения, почти лишены целесообразности. В системе потребления ради потребления на смену ценности «иметь» пришла ценность «иметь больше». Гедонистическое наслаждение - ценностный императив шопинга. Как пишет Н.Н. Козлова, «.счастье и удовольствие вытесняют принуждение к труду и производству. [Потребитель] становится предприятием по получению удовольствия и удовлетворения. Человек обязан быть счастливым, влюбленным, льстящим и льстимым, соблазняющим и соблазняемым, участвующим, динамичным, пребывающим в эйфории. Общество предпринимает
систематическую эксплуатацию всех возможностей удовольствия» [Козлова 1999: 176].
Неограниченно возрастающее потребление в значительной мере перестает иметь отношение к поддержанию физической сущности человека и эксплуатирует его культурные потребности. Потребитель получает наслаждение не от самого товара, а от определенного потребительского стиля, с ним связанного, а производитель, соответственно, продает не только товар, но и стиль жизни и мышления. Игра с символическим значением товара становится реальностью.
Глобализация и глобальная «культура потребления» создает принципиально новый формат общества, в котором смысложизненные вопросы уже не находятся в конкретно-практической плоскости. Человек избавлен от необходимости постоянно трудиться, чтобы поддерживать жизнь своего тела. Продолжение рода также перестает быть непререкаемой доминантой.
Ситуация, при которой человек, не имеющий работы, обладает возможностью получить от государства и общества необходимые материальные средства для своего существования, является важным завоеванием социального государства. Но это лишь одна сторона медали. Человек, добровольно или не добровольно теряя работу, теряет тем самым и присущее большинству людей представление о смысле жизни как постоянном труде для продолжения физического существования своего и своей семьи. Как следствие, утрачивается чувство сопричастности к государству как социально-экономическому, политическому и культурному национальному образованию. Все это формирует благоприятную среду для развития деструктивного космополитизма и кризиса национальной идентичности.
Выход из этой затруднительной ситуации некоторые исследователи видят в смене ведущего типа деятельности: предлагается обучение вместо труда. Непрерывное становление, саморазвитие личности - все это должно стать главной целепо-лагающей идеей человека постиндустриального общества. Так, А. Шафф предлагает приложить усилия для целенаправленного формирования новых типов человека - Homo Studiosus и Homo Universalis. Человек Универсальный понимается им как «всесторонне образованный, способный к перемене профессии и тем самым - позиции в общественном разделении труда» [Шафф 1995: 319]. Однако тот же автор замечает: «Мы находимся в положении цейтнота. - положении иг-
рока, которому грозит проигрыш, так как ему осталось слишком мало времени для того, чтобы сделать необходимое число ходов. Все то, о чем мы говорили (изменение природы человека -В.Ю.), требует огромной подготовительной работы и осмысления, которые еще и не начались. Время не ждет, если мы не хотим создать социальную патологию» [Шафф 1995: 320].
Наличие у человека усвоенного им смысла жизни является позитивной ценностью, так как определяет даже его психическое здоровье. Современная экономика потребления несет в себе элементы, представляющие угрозу этой ценности и психической жизни людей. Угроза эта связана со структурной безработицей в результате автоматизации и роботизации. Работа всегда выступала в качестве символа самостоятельности, социальной полноценности, инструмента социальной самоидентификации, в качестве пути к соответствующему социальному статусу, без чего исчезает стимул - и человек теряет интерес ко всему, чем живет общество.
Отмирание привычного представления о смысле жизни на наших глазах заполняется потреблением продукции индустрии развлечений. Эта реальная опасность в состоянии полностью или частично дезориентировать сознание. Мир вокруг настолько мозаичен, что внимание постоянно расщепляется, а личностное мировоззрение уже более не представляет собой целостную гармоничную систему. Неудивительно, что в эпоху постмодерна всеобщая грамотность перерастает в зрелищную неразборчивость. Вопрос о смысле жизни, таким образом, просто игнорируется и замещается бессмысленным перебиранием различных вариантов развлечений, скольжением по поверхности разнообразных культурных смыслов и стилей жизни [Тульчинский 1999: 49].
Итак, как мы видим, влияние результатов глобализации на социальные отношения, культурную среду, мышление и мировоззрение человека достаточно противоречиво. Культура потребления и информационная доступность наряду с очевидными преимуществами несет такие угрозы, как морально-нравственный релятивизм, эклектичность, деперсонализация. Кризис комплекса ценностей индустриального общества, связанного с трудовой деятельностью, не находит в постиндустриальную эпоху разрешения, вызывая существенные осложнения с целеполагающими и смысложизненными идеями в развитых обществах. Преодоление деструктивного влияния эффек-
тов глобализации является актуальной задачей современной цивилизации. Каковы бы ни были предложенные современному миру лекарства от подобного рода болезней, очевидно, что без сохранения национально-культурной самобытности общественно-государственного организма таковые лекарства будут малоэффективны. Глобализация как способ акселерации экономического роста не должна отменять ценности и нормы, формирующие целостную здоровую личность. Резервуаром таких духовных ориентиров и являются национальные культуры, унификация которых может привести к беспрецедентной унификации мировоззрения народов. Однако смысловая и этическая база такой унификации чрезвычайно узка и не способна обеспечить воспроизводство целеполагающих и смысло-жизненных идей как для отдельного человека, так и для всего социума. Поэтому разумным сценарием глобализации представляется соединение экономических и экономико-политических аспектов этого процесса с полноценным развитием мирно сосуществующих самобытных национальных культур.
Список литературы
Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 456-463.
Дайсон Э. Жизнь в эпоху Интернета. М.,
1998.
Иноземцев В. Л. Постиндустриальная парадигма в современном отечественном обществоз-нании // Вопр. философии. 1997. № 10. С. 32-41
Иноземцев В.Л. Собственность в постиндустриальном обществе в исторической ретроспективе // Вопр. философии. 2000. № 2. С. 3-13.
Иноземцев В.Л. Современный постмодернизм: конец социального или вырождение социологии // Вопр. философии. 1998. № 9. С. 27-37.
Калугина Т.П. Постмодернизм - искусство для народа? // РЖ «Философия». 1995. № 1. С. 86-89.
Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999.
Костикова А.А. «Новая философия» во Франции: постмодернистская перспектива развития новейшей философии. М., 1996.
Лапшин Б.А. Меритократия: Лозунг и проблема // РЖ «История». 1993. № 1. С. 3-12.
Левонтин Р. Человеческая индивидуальность: наследственность и среда. М., 1993.
Минюшев Ф.И. Социальная антропология. М., 1997.
Тульчинский Г.Л. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопр. философии. 1999. № 10. С. 35-53.
Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек // РЖ «История». 1993. № 1. С. 418-428.
Шафф А. Куда ведет дорога? // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 352-417.
Шкуратов В.А. Историческая психология. М., 1997.
Штамм К.-Х. Альтернативные коммуникации: продукция опыта новых социальных движений // Новые социальные движения и социокультурные эксперименты. Вып. 1. М., 1989. С.372-398.
Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. 1994. № 4. С. 259-268.
Янг М. Возвышение меритократии // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. М., 1991. С. 281-412.
V.M. Yuryev
TRANSFORMATION OF SOCIOCULTURAL ENVIRONMENT AND THINKING IN THE PROCESS OF GLOBALIZATION
The article focuses on changes in human thinking (constructive and destructive) that are associated with globalization and fundamental transformation of sociocultural environment in developed societies. An attempt to answer the question about the benefits and dangers to human thought and culture as a result of information availability and phenomena of consumption is made.
Key words: consuming culture, globalization, thinking, social and cultural environment.
